— Зачем?

— Срывайте пломбу с баллона.

— Вы сам, вам удобнее.

— Может, мне и удобнее, но сейчас мне надо держать под присмотром этих наглых детей, которые случайно на нас наткнулись. Правда, случайно?

— Правда, — ответил Егор.

Ему даже говорить было больно.

— И я вам тоже не верю! — рассмеялся Лядов.

Он так легко смеялся, он был такой веселый и очаровательный. За ним куда угодно — на штурм Очакова или на чертов мост.

— А ну! — Переход был неожиданным — от удара ботинком Майоранский чуть не свалился и мелко побежал к баллону.

Вера пыталась подняться.

— Сначала стреляю в руку, — предупредил Лядов. — И учти, что в школе я был ворошиловским стрелком.

Он врал — ворошиловских стрелков не было, когда он родился.

Вера замерла.

— Давай, давай! — кричал Лядов на Майоранского. — Ничего тебе не грозит. Ты только должен вывинтить болт. Начинай!

Майоранский действовал как во сне. Он послушно наклонился к чушке, отыскал нужный болт и начал его откручивать.

— Стой! А то вытечет раньше времени! — крикнул Лядов. — Дай я тебе помогу.

Он в три шага пересек подвал, достиг чушки и с криком:

— Навались! — ринулся на чушку. Она покатилась к решетке слива. И Егор увидел, как маслянистая, тугая жидкость подобно олифе начала выливаться из отверстия.

Вера же воспользовалась моментом, когда внимание Лядова было поглощено чушкой.

Она кошкой вскочила на ноги и кинулась к двери.

— Куда! — крикнул Лядов. — Пристрелю, сучка!

Выскочив наружу, Вера умудрилась навалиться на дверь с такой силой, что та быстро начала закрываться. Когда же Лядов выстрелил, пуля попала в сталь.

Дверь щелкнула. И закрылась!

Глава 17

Гарик Гагарин

Дядя Миша нашел на карте Зиханы — он сказал мне, что в одном из Зихан, вернее, в НИИ, закрытом уже три года из-за недофинансирования, и могут оказаться наши знакомые.

Потом он хлопнул себя по лбу.

— Совсем старый дурак стал. Чего же смотрел раньше?

Я потянулся к карте.

— Смотри, — сказал дядя Миша, — мы все обыскали, сомневались, чуть живые вырвались, а не туда смотрели.

Его выхоленный палец с округлым ногтем уткнулся в мелкую надпись: «Совхоз им. Максима Горького».

— Это наша Максимовка?

— Вот именно.

Мы летели в вертолете без опознавательных знаков, а может быть, я не рассмотрел их в темноте.

Но когда мы вышли в Бологом, как можно ближе подобравшись к станции, уже рассвело настолько, что я убедился — именно так: никаких опознавательных знаков, даже нет красных звезд на фюзеляже.

Через три минуты мы уже нашли лейтенанта Свечкина, который признался, что хоть и передал конверт с личными деньгами, но за клиентом не проследил, так как был крайне занят.

Дядя Миша вернул лейтенанту личный долг, и по пройдошистой физиономии лейтенанта можно было предположить, что тот увеличил сумму, накинув проценты.

Не добившись от лейтенанта толку, мы выбежали на площадь перед вокзалом.

Там нам повезло больше.

Неподалеку стояли две или три машины. И первый же водитель признался, что только что, совсем недавно, отвозил клиентов в Зиханы-1. Куда они дальше пошли, он не знает.

Мы уселись к нему, и он повез нас по маршруту, проделанному только что Егором и неизвестной девушкой, которая эту машину и наняла.

Откуда девушка, что за девушка? Наверное, Люся. И в то же время я чувствовал: это не Люся.

Порой мне трудно объяснить, как работает моя интуиция, но она включается независимо от моего желания, что очень сердит профессора Мирского, который меня изучает по утрам в среду. Ему очень хочется, чтобы я работал как машина.

— Тут я их высадил, — сказал водитель. — Они пешком пошли.

На прощание я догадался спросить:

— А еще кто был?

— Те двое, — сказал водитель, — на семьдесят втором приехали. На автобусе. Одного я даже знал, лет пять назад. Фамилия у него простая, русская такая фамилия, то ли Суворов, то ли Кутузов.

Я прочел в его памяти кое-как накаляканное слово «Лядов», которое он сам не смог выцарапать оттуда.

— Лядов? — спросил я.

— Вот я и говорю. На Суворова похож, понимаешь?

Он даже высунулся из машины и махал нам вслед.

— Привет ему от Вени, Вени Смурного. Запомнишь?

— Запомню.

Вокруг стояло неприятное безлюдье. Не такое, как бывает в дневной деревне, когда все в поле или на ферме, а мертвое безлюдье, когда люди ушли совсем.

Дядя Миша шагал уверенно. Он вел меня в Зиханы-гражданские.

— К военным пока соваться нет смысла. Я взял координаты их комбрига, если произойдет худшее. У них служба дезактивации. Но в деликатные детали их впутывать нельзя. Я успел проглядеть документы, созвонился с людьми — по всем данным никаких ОВ на территории института и городка нет. Но один умный человек сказал, что там могут быть испытательные емкости, не для боевого использования, а для продолжения исследований. И не пробирки, понимаешь, а баллоны.

— Зачем их столько?

— Теперь уже никто не скажет. Но считается, что исследовательское хранилище тщательно оберегается и ждет момента, когда приедут добрые итальянцы на уничтожение нашей гадости. Мы правильно идем?

— Правильно, — сразу ответил я, даже не подумав.

Дядя Миша рассмеялся, он был доволен.

— Я знаю, как тебя включать, пришелец, — сказал он. — Да ты не обижайся. Все мы пришельцы. Я вот здесь в деревне пришелец, и еще неизвестно, между кем и кем больше пропасть. Не исключено, что мы с тобой ближе, чем я с японским самураем.

— Не утешайте, — сказал я. — Мы правильно идем?

— Правильно, Гарик, — ответил дядя Миша. — Надо поспешать. Наверное, зря мы машину отпустили.

Солнце поднялось и начало припекать, но не по-настоящему, как летом, а тем сентябрьским выхоложенным жаром, который уже не может забраться в глубокую тень, и потому там зябко.

Мы пересекли большое поле. Роса почти высохла, но все-таки брюки снизу потемнели от влаги.

Птицы не пели, осенью им нечему радоваться — птенцы ушли в школу, соловей завел молодую любовницу.

Когда мы добрались до кинотеатра, стало совсем тепло, и я даже пожалел, что надел куртку.

— Вот тут, — сказал дядя Миша, — должны храниться святые мощи. Зайдем в комендатуру, там нам скажут, не проходили ли недавно фашистские диверсанты.

Дяде Мише все это не нравилось — у него профессиональное чутье.

Мне тоже не нравилось — у меня свое чутье.

Мы зашли в кинотеатр.

— Это настоящее кино или обманка для американских спутников? — спросил я.

— И то, и другое. С этой стороны кино, с той — подземные помещения: секретные отделы института. Точнее сам не знаю — официального допуска получить не смог.

Дядя Миша подошел к двери в комендатуру.

Он еще не вошел, как я почувствовал тяжелый, тупой запах смерти. Такой, что буквально отшатнулся.

— Там… — начал я.

— Ну вот, — перебил меня дядя Миша, входя внутрь. — Вот и нашкодили.

Он отодвинулся, чтобы мне пройти. Но мне и не потребовалось входить — у стола сидел, упав головой вперед, крупный пожилой седовласый человек в камуфляже.

На рукаве была нашита эмблема — колба в дубовом венке.

— Должны быть еще люди, — сказал дядя Миша. — Не может быть, чтобы он здесь один…

— Все может быть, — ответил я. — По крайней мере русским духом не пахнет.

— Ну, тебе виднее, — согласился уволенный генерал. — Значит, головотяпы.

— Если все это официально не существует…

— Именно так.

— То и охранять нечего.

— Комендант их знал. Иначе бы не пустил к себе. К тому же он был вооружен.

Дядя Миша показал на раскрытую кобуру, притороченную к поясу.

— И еще у него были ключи.

Дядя Миша показал на доску, где в ячейках висели ключи. Стекло, покрывавшее ячейки, было разбито. Некоторых ключей не хватало.

Мы выбежали из кинотеатра.

Солнце нежарко грело, расположившись на фарфоровом сентябрьском небе.