Берия не спеша перешел Неву по мосту и у того, Адмиралтейского, берега стал поджидать свою машину.

Глава 7

Агент Крошка

Гости собирались на концерт.

На этот раз генерал выбрал для него просторный зал «Ленфильма», небольшой зал, в котором когда-то собирались редакторы или съемочные группы смотреть отснятый материал. Двадцать мягких кресел, белый экран во всю переднюю стену, а сзади дырки в стене, откуда некогда на экран падал луч света.

Генерал выбрал зал, потому что в нем были окна. Прежде они мешали на просмотрах, и их закрывали тяжелыми шторами.

Штор не было. Стульев осталось семь штук.

Гостей встречала Чумазилла. Она была одета как Пьеро: белый брючный костюм, колпак с шариком на конце, на щеках красные круги. Настоящий Пьеро! Неизвестно, где она все это раздобыла.

Чумазилла стояла на входе в студию и каждому объясняла, как пройти наверх.

Гостей набралось человек пятнадцать. Стулья достались желающим, остальные, склонные к богемной жизни, уселись или улеглись на полу, оставив между собой и экраном лишь полосу метра в два. Там и должны были выступать актеры.

Генерал тоже хотел сесть на пол и даже объяснял это японской склонностью сидеть на татами, но его не стали слушать, а посадили в кресло, в первый ряд.

Егор сидел на полу, опершись спиной о стенку, сбоку от экрана, Люся — перед ним, полулежа, положив голову ему на плечо. Художник Богуславский из Серебряного века стал говорить, как они отлично смотрятся, и приглашал их к себе в студию, чтобы сделать вот именно такой портрет! Но все знали, что Богуславский давно уже не берет кисти, только говорит о своей студии и даже верит, что на Зверинской у него много полотен, набросков и даже скульптур.

Чумазилла пришла позже всех, отдежурив у входа, и сказала:

— Вроде мы больше никого не ждем?

Егор спросил у генерала:

— Вы уверены, что наше письмо дошло?

— Сколько можно спрашивать одно и то же! У меня нет двухсторонней связи.

Генерал был чем-то встревожен.

Потом стало ясно, что случилось.

В двери возникла хорошенькая девичья головка.

— Здесь театр? — спросила девушка. Маленькая, миниатюрная, почти лилипутка, но все же не лилипутка, а просто маленькая девушка. Трогательная и беззащитная.

Генерал вскочил с кресла. Он не мог скрыть радости.

— Входи, Крошка, входи, — сказал он, протягивая девушке руку.

Крошка робела, и Егору показалось, что она покраснела, чего быть не могло.

Генерал вывел Крошку вперед, развернул лицом к аудитории и сказал:

— Я ждал, что Крошка придет. Это наша новая спутница, добрый человечек, талантливая поэтесса.

— Позвольте! — воскликнул Марат Хубаев. — Место поэзии завоевывается самой поэзией, а не покровительством властей.

— Ну что ты несешь, Марат, — остановила его Чумазилла. — Это банальная сцена ревности. А я тебе намерена сказать, что места в поэзии хватит всем. Раз уж мы переписываем поэмы от руки.

— Я печатаю на машинке, — отрезал Марат. Словно это было весомым аргументом.

— Крошка пришла к нам из Царского Села, там она жила в Лицее.

По комнате прошел шум — было непонятно, зачем жить в Лицее?

— Можно я скажу? — спросила Крошка. Голос у нее оказался глубоким и звучным, непонятно, как он помещался внутри ее.

— Она скажет. — Генерал смотрел на Крошку с нежностью.

Может, потому, что она была мала, что он возвышался над ней великой горой, а до этого значительно уступал ростом любому из своих учеников и друзей.

— Когда я осознала себя, — сказала Крошка, — я пошла пешком в Царское Село, к моему кумиру Пушкину. Вы меня понимаете?

— Понимаем, — сказал Марат, готовый уже перейти в стан союзников маленькой поэтессы.

— Я провела несколько лет, а может быть, и месяцев… разве это так важно, в комнате Александра, Саши. На его кроватке. И строки лились из меня, как свежая вода из лейки.

— Хороший образ, — сказал Марат.

— Ты нам потом почитаешь свои стихи?

— Только после всех, — сказала Крошка. — Я здесь новая и не заслужила местечка под солнцем.

— Наш генерал, — прошептала Люся, — плавится как лед под этим солнцем.

— Мне интересно, где он ее раскопал? Ведь он почти не выходит.

— Слово «почти» уже содержит в себе слабость, — ответила Люся.

Сначала выступала Чумазилла, которая раздобыла где-то пьесу Гоцци, в которой был милый и скучный монолог Пьеро, но она произнесла его так весело, с такими ужимками и даже танцами, что ее наградили бурными аплодисментами, и она танцевала на бис.

После нее сам генерал читал Чехова, отрывок из рассказа «О любви». Правда, он заглядывал в томик, который держал в тонкой руке.

Марат Хубаев разразился формалистической поэмой, построенной на повторении гласных. Это было похоже на вой каких-то койотов, но никто не свистел и не гнал Марата со сцены. Все знали его вой, и его не в первый раз слушали.

Потом вышел человек, который редко приходил на концерты, потому что жил где-то далеко, за Удельной; он рассказывал старые анекдоты. Он их набрал уже более трех тысяч и учил наизусть, потому что полагал, что скоро кончится бумага и тогда, как в повести Брэдбери, он будет ходить от поселения к поселению, как живая книга.

Крошка читала последней, все готовы были примириться с ней, даже несмотря на излишнее внимание к ней генерала.

Крошка вышла к экрану.

Это было трогательное существо. Даже бедное платье с кружевным воротничком не казалось противоестественным. Светлые легкие кудряшки падали на воротничок.

— Стихи о жизни и смерти, — сказала она. — Написаны мною под влиянием моего кумира Александра Сергеевича Пушкина. Прошу тишины.

Все и в самом деле замерли.

— Пора, мой друг, пора, — начала Крошка, — покоя сердце просит.

Крошка вздохнула. В комнате было тихо, потом генерал захлопал в ладоши.

— Браво, — сказал он. Обернулся к остальным и сказал: — Будем считать это счастливой вариацией на тему.

— А мне кажется, что это издевательство, — сказал Марат. — И я буду настаивать.

— Александр Сергеевич приходил ко мне, — сказала Крошка. — Он нашептывал отдельные слова и выражения мне на ухо. А я запомнила и донесла до вас. Я думаю, что сам Александр Сергеевич не успел записать слова, потому что его убили из пистолета.

— Вот именно, — сказала Чумазилла, — но он успел записать, правда, не про кусок твоих мозгов.

— Ах, оставьте ее, Чумазилла, — вступился за Крошку генерал. — Ей так кажется. У каждого из нас есть свой воображаемый мир.

— Может, она притворяется? — спросил Егор. Тихо, чтобы только Люся могла услышать.

Люся прошептала в ответ:

— Мне она не нравится.

Егор положил руку на пышные волосы Люси. Волосы были живыми, но не такими теплыми, как раньше.

После концерта все разговаривали, спорили, генерал особенно ценил эти возможности общения.

— Пока мы еще интересны друг другу — мы живы, — говорил он.

Крошка уселась у его ног — живой мягкий комочек плоти. Она переводила с одного спорщика на другого удивленный взгляд голубых глаз, приоткрывала коралловые губки, словно хотела вмешаться в разговор, но потом обрывала себя, смущенная смелостью, и поднимала милую головку к генералу. Тот часто мигал, снимал, протирал очки, виновато оглядывался, будто боялся, что его ученики заметят слабость учителя.

Марат Хубаев присел рядом с Егором и стал говорить о поэзии как моменте уважения. Не может человек, искажающий великие строчки даже подсознательно, считать себя поэтом, правда же?

Когда Крошка покинула свое место возле генерала и подошла к Егору с Люсей, Марат демонстративно отошел.