— А вот это клевета! — возопил Саша Добряк, не дослушав Калерию Петровну. — Я не выносил, а вносил. И не крокодила, всего-навсего кота.

— Я не позволю убивать мышей, — заявила Тамара. — У них маленькие дети.

Конечно, прямые сравнения некорректны, но я чувствовал себя как человек, возвратившийся из отпуска на Канарских островах или в Ливадии. В первый день ты весь полон пейзажами, событиями, звуками и запахами тех сказочных мест. Но окружающие за то время, пока ты купался в океане, занимались воспитанием детей, сбором профсоюзных взносов или ремонтом дачи. Ты им начинаешь говорить о ночном океанском прибое, а они о стоимости щебня или болезни гладиолусов, а то и о последних дебатах в Государственной думе.

Разумеется, все в лаборатории ждали моего возвращения, даже беспокоились обо мне (в различной степени). Но ведь они не смогут никогда услышать, как трещат латы под ударом меча, как пахнут выгребные ямы заброшенного лазарета, как молит о жизни поганый Порейко. Ну как объяснишь кому-нибудь, даже чуткой Калерии, что я искал и не нашел Риту и боюсь думать о том, что с ней могли сделать на той иллюзорной войне.

А раз они не могут услышать и увидеть то, что слышал и видел я, то для них существование параллельно с нами или где-то над нами гротескного и жестокого мира — плод для размышлений, а не ночные и дневные кошмары.

Кукловоды могут вернуться и снова потребовать дани. И снова найдутся люди, готовые эту дань для них собирать. В конце концов, мы знаем, что сами монголы редко появлялись на Руси — дань для них в охотку собирали русские князья, и еще приворовывали.

Я чувствовал, что это — не последняя моя встреча с хозяевами…

— Кофе остынет, — сказала Катрин. И как бы невзначай прикоснулась ко мне бедром. А я отодвинулся — не обижайся, Катрин, ты не знаешь, какое видение посетило меня.

Старый год

Часть I

Егор Чехонин

Почти закон: под Новый год в Москве оттепель.

Две недели природа засыпает город снегом, машет простынями метелей, украшает окна и витрины белыми узорами — и вот за несколько часов все это великолепие размокает.

С неба сыплется мокрая крупа, сугробы съеживаются и темнеют, из подворотен выползают лужи, насморк и кашель набрасываются на жителей столицы — но новогоднему настроению эти неприятности почти не мешают. Ведь люди — мастера обманывать себя надеждами и уверены, что наступивший год в два счета покончит с бедами, болезнями и разочарованиями. Утром проснулся, и все уже улажено. Даже умирать в новом году никто не собирается.

Способность человека к самообману просто фантастическая. Казалось бы, за миллион лет эволюции пора повзрослеть, набраться печального опыта и понять — каждый последующий год хуже предыдущего. И самое лучшее, если бы можно было остаться в прошлом году и никуда не спешить…

Примерно так размышлял Егор Чехонин, поджидая автобус в Ясеневе и наблюдая, как скользит, торопится к остановке толстячок в дубленке, волоча сетку, полную апельсинов, а под мышкой у него бумажный пакет, из которого торчит хвост горбуши.

Рассуждения о человеческой наивности не были данью минутному капризу. Если кто в Москве и имел право осуждать предновогоднюю суету, этим человеком был Егор Чехонин, шестнадцати лет, ученик девятого класса.

Подошел автобус. Он казался набитым, потому что женщины предпочитали стоять в проходе, оберегая праздничные платья. Некоторые мужчины стояли за компанию, а сиденья оставались свободными. Толстячок уселся перед Егором, сетку водрузил на мокрые колени, а горбушу держал на весу — хвост к потолку.

В автобусе пахло духами. Озабоченно смеялись женщины. Кто-то ахнул: «Неужели забыли?» Что они еще забыли?

Егор глядел в мокрую тьму за окном и заново переживал разговор с Жорой, причем теперь-то находил нужные, ядовитые слова и неотразимые аргументы. Но что за радость махать шашкой вслед ускакавшему врагу?

…Целый час Егор прождал Жору на площадке шестого этажа.

Уже давно стемнело, в подъезде хлопали двери, отовсюду к Егору сползались вкусные запахи. А ведь Егор с утра ничего не ел. Полдня добывал адрес этого Жоры, потом разыскивал его дом среди одинаковых корпусов и мысленно репетировал будущий разговор. Он думал, что скажет Жоре и что ответит ему Жора, как Жора будет лгать и изворачиваться и как он прижмет Жору в угол и тот, отчаянно сопротивляясь, будет вынужден отдать магнитофон.

Жоры все не было, и жуткий терзающий голод постепенно овладевал Егором, лишая его способности трезво думать. Может быть, именно голод отнял у его аргументов силу и убедительность. Потому что когда Жора наконец явился — выплыл из лифта, распахнул кожаное, чуть ли не до земли черное пальто, достал из кармана джинсов ключ, увидел вскочившего с подоконника Егора, сразу узнал, помахал игриво могучей лапой, пригласил заходить, спросил вежливо, давно ли Егор ждет… И тут Егор начисто забыл, как намеревался говорить с Жорой.

Они стояли посреди большой, почти пустой комнаты — в углу тахта, рок-звезды из журналов, прикрепленные к обоям, проигрыватель с разнесенными по углам колонками, куча кассет на журнальном столике и рядом пустая бутылка из-под джина «Бифитер». Они стояли посреди комнаты, и Жора скучал, потому что заранее знал, чем закончится их беседа, а Егор никак не мог пробиться сквозь это одеяло скуки и тоже догадывался, что разговор кончится его поражением.

— Но ты же брал! Брал же? — Егор запомнил лишь свои слова, а ответы Жоры начисто вылетели из головы. — Ведь ты обещал отдать? Забыл, что ли? Так я напомню. Я тебе отдал в починку отцовский магнитофон, «Грюндиг», двухкассетник, стерео, Смирнитский из десятого «А» мне твой телефон дал. Ты обещал за три дня сделать, позавчера вернуть. Я тебе две кассеты «Сони» за это отдал. Отдал ведь?

Жоре было скучно. Ведь он никогда не видел магнитофона, не знает Егора, и вообще ему пора уходить, а может быть, наоборот, к нему вот-вот должны приехать гости. Он не скрывал сочувствия к Егору, он говорил высоким голосом — такой голос не соответствовал массивному телу тяжелоатлета.

— Ты бы расписку взял, — говорил Жора. — Какой-нибудь документ у нотариуса. Знаешь ведь, какие у нас дикие времена наступили! Разве можно так легкомысленно чужим людям доверять? Да ты у нас Дон Кихот какой-то.

Слова про Дон Кихота Егор запомнил. Они показались особенно обидными. Он рванулся было к Жоре, чтобы убить его, но тот даже не стал отступать. Сказал, глядя на Егора маленькими, мышиными глазками:

— Не рискуй, парень. Мы же с тобой в разных весовых категориях. Меня меньше чем гранатометом не достанешь. Да стой же, тебе говорят!

Он перехватил руку Егора в движении, завернул ему за спину, заставил его сгорбиться в глубоком поклоне.

— Тебя же предупреждали. Ты что, хочешь Новый год с дулей под глазом встречать? Можем тебе обеспечить.

Егор сдался, обещал больше не рыпаться.

Но не ушел. Разговор как-то продолжался. Почему-то Жора пошел на кухню, поставил чайник, открыл холодильник, начал вслух считать в нем бутылки. Егор пошел за ним следом, остановился в дверях кухни и просил, хотя ему было стыдно просить. Жора все сделал не так, как можно было ожидать. Он не шумел, не бил себя в грудь, не выталкивал Егора из квартиры. Он терпел его и скучал.

— У тебя совесть есть?

— Жалкие остатки, — искренне ответил Жора. — В ближайшее время собираюсь избавиться.

Он был на голову выше Егора. Ах как жаль, что у Егора нет пистолета! Он готов всадить в этого гиганта с писклявым голоском всю обойму — а потом пускай сажают в тюрьму! А может, просто вытащить из кармана пистолет и увидеть страх на этом розовом лице…

Как Егор ушел от Жоры, он не помнил.

Он не сразу поехал домой. Наверное, целый час бродил по улицам, скользил по мокрому снегу и мысленно повторял прошедший разговор, внося в него поправки, находя убедительные слова, которые должны были подействовать на бессовестного Жору, но в то же время Егор понимал, что возвращаться домой поздно и возвращение ничего не изменит.